Неписательская осень

— Утро вечера мудренее — с серьёзным лицом произнёс парень в синем пиджаке, ещё более серьезно поправляя красный галстук. Его спутница серьезно кивнула.

Этим немудрёным вечером я в университете дружбы народов, пришла поддержать свой народ в лице Р. в дружественной для неё среде. Вокруг меня проходят, присаживаются на скамейку, отвечают на звонки, морщат носы и не нарочно задевают друг друг в коридорах студенты-студенты-студенты. Так много, в такое вечернее время. Это было погружение в студенчество, которого порой так не хватает на родном факультете. Хотя кого я обманываю? Ни на одно оживление полноценного студенчества я не променяла бы умеренное гудение журфака.

Там, где хотя бы один раз ты задумчиво сидишь с томиком древнегреческого мужа перед коллоквиумом, где от одного названия веет какой-то фундаментальностью. Там, где у памятника в облаке сигаретного дыма можно выцепить студента, шюжевца, преподавателя или какого-нибудь журналиста — действующего или потенциального. Там, где обязательно барахлит самый новый микрофон в начале лекции, а в конце тебе скорее всего придётся оставить свой автограф на каком-нибудь листочке на память учебке или преподавателю.

Там в этом семестре мне довелось провести относительно мало времени. Недавно поймала себя на мысли, что сижу в аудитории в пять часов вечера. Такое случилось четвёртый раз за семестр, что не может сравниться с прошлым годом, когда с пятничной пятой пары-пытки я выползала все в то же облако сигаретного дыма смешанного с темнотой.

Однажды мы выплывали уже позднее. 29 декабря девочки создавали облачка, а я переминалась с ноги на ногу. У одной из М. нашлось вино, у М. была потрясная камера, на которую она поймала сквозняк вестибюля станции Библиотека им. Ленина.

На неё я сейчас и приехала, уже почти год прошёл с того Самоварного вечера, который медленно перетек в моё любимое 30, которое началось с феминистических споров. Тот вечер был немного нетрезвым, тот вечер был ЗАмудрённым. Каким было утро - я не помню. Помню, О. уехала в Петербург. Помню, мы глушили коктейли через три дня после её приезда под Большой куш и начос. Она говорила, что в Питере на Новый год всему городу было не до мудрости, а я рассказывала про вылазку минувшей ночью, которая получилась какой-то очень странной, но утренняя яичница мудрости меня спасла. В семь утра третьего января я шлепала резиновыми шлёпанцами по кафельному полу Даса. Шлёп-шлёп — на шаг ближе к плите, а, значит, ближе к единственному мудрому решению за последние 12 часов. Но я даже не думала о том, что ещё час назад я брела по заснеженному Садовому к станции Достоевская. Я жевала яичницу в полной тишине — интернета ведь у меня не было. Я смотрела в несколько окон в корпусе напротив, в те, где горел свет. Я как обычно представляла, что люди там могут делать в такую рань со светом, ведь даже я, главный любитель философских размышлений за завтраком в 7 утра, сидела с выключенным светом. Наверное, ищут в утре ответы на вечерние вопросы. Или водички проснулись попить. Одно из двух — мудрость или водичка.

В такие заснеженные утрами с В. в то время завели недотрадицию ходить в Джеф на Менделеевской на киноночи, после которых я брела, переваривая остатки попкорна и заглядывая в окна встречных пятиэтажек. Через полгода этого Джефа уже не будет, зато у меня появится мой собственный, первым (приглашённым мной) гостем которого станет В.

Там я познакомлюсь с АТ, который расскажет мне историю о том, как он смотрел в окно в доме напротив на Кутузовской, да и вообще тему окон мы знатно обсудим в наши ночные покатушки, которые с В. так и не состоялись. С АТ мы поедим на 'обочине' Ленинского проспекта. На дублёре Ленинского. Об этом мне подскажет Яндекс Навигатор. Подскажет ещё летом, но обращу внимание на таинственное слово 'дублёр' я только в сентябре, по пути на новую дислокацию, которую теперь называю домом. Новый дом домашнее, чем Коньково, откуда мы выбирались с горем пополам. А ещё с риелторами всех сортов. С П., который теперь снова наш сосед. С с-скейтом и С-Степаном. С красивыми губами, которые, кажется, не выцветали ни при каких условиях.

И уже не смогут выцвести. Даже когда я начну собирать по квартире седые волосы вместо рыжих, на губы всегда можно будет что-нибудь намалевать.

Об этом позаботилась О. На мой недавний двадцатый день рождения она пожелала мне Москвы всех цветов и предложила начать с 'Москвы' в лице меня. И накрасить губы в один из десяти цветов палетки. О. тоже часть моей Москвы, моей молодой и сочной Москвы, где мне только -надцать.


В возраст 'молодой женщины' я попадаю прямиком из объятий у Арбатской в домашние объятия, где в одной руке пакет из н&м, а в другой серьёзное белое вино, которое забалтывает нас до глубокой ночи. Мы, кажется, едим сыр. Уже без помады и даже в пижамах, но под уютно-богемный джаз-фм. И нам уже никогда не будет больше лет, 'дальше мы навсегда останемся молодыми'.

Мы можем находить или терять внутреннюю свободу, но пижамные штанишки свободно-голубого цвета вряд ли станут нам малы, а значит и с внутренней независимостью не всё потеряно. Всё потеряно не может быть вообще ни в каком случае. Если вам так кажется, то выпейте вина. Тогда на ум придёт какая-нибудь шальная идея, или захочется потанцевать. А это уже что-то.

Я недавно разбила бокал в грузинском ресторане. Так нелепо продырявила ему бок одним нелёгким движением руки. Глаза АМ сделались круглыми, а потом закатились, а потом и прикрылись рукой. Было (как обычно) неловко, но весело, и, главное, спокойно. До тех пор, пока безобидные глупости спокойно творятся в присутствии другого человека, можно быть уверенным, что рядом правильный человек. Правильный человек за руку вёл меня по набережной и рассказывал про пати-бас, который он однажды тут видел, ухмыляясь бронировал столик в Пробирочной и делал свои безобидные (кусь) глупости.










За это и хороша была осень. За возможность совершать что-то несуразное и с улыбкой вспоминать это утром, а следующим вечером — рассказывать это. За это и хороша была осень. За то, что было с кем собраться и с кем нырнуть в тепло кофейни/бара/квартиры из дождливо-промозглых объятий ноября. За то, что под разливающееся по телу тепло можно было говорить о том, что происходит. Можно было улыбаться и щурить глаза, откидываться на спинку стула и поджимать ноги под себя, отчаянно жестикулировать и даже плакать. За возможность разделить эту осеннюю пилюлю ее можно было пережевать и расплакаться от ее горечи, от ее угнетающей сырости и натяжения струн собственных нервов. За возможность поддерживать свой внутренний огонь с помощью таких же затухающих под осенним ветром огоньков, эту осень стоило пережить.

Ещё в июле я услышала, пожалуй, самую жизненную поэтическую строчку: "Затянулся ноябрь на шее". Мы с этим декабрём ещё болтаемся на этой веревке, просунув спасительные ладони между шеей и ноябрём. Дышать гораздо легче, снег пока не завалился за шиворот. Туда только иногда падают ледышки, но тают после обжигающе-холодного прикосновения. Нужно ещё немного сил, чтобы развязать эту осеннюю удавку, но сначала надо восстановить дыхание и уверенно приземлиться на обе ноги, избежав возможного смачного падения прямиком на задницу.